Пресса о страховании, страховых компаниях и страховом рынке

Бизнес online, Казань, 27 июля 2021 г.

Аркадий Злочевский: «У нас почему-то считается, что засуха – это очень плохо…»

Глава российского зернового союза о невыученных уроках 2010 года и ценах на продукты осенью

404 просмотра

«АПК сильно пострадает, главным образом не от засухи, а от нерыночных действий властей. Да и засуха в мировой практике в нормальных системах регулирования выгодна для крестьян», — считает президент российского зернового союза Аркадий Злочевский. В интервью «БИЗНЕС Online» он объясняет, как регулирование цен, неотрегулированный механизм страхования и экспортные квоты приводят аграриев к отсталости и банкротству. При этом подорожание продуктов в магазинах все равно, по его мнению, неизбежно — затраты растут бешеными темпами, а субсидии попадают не в те карманы.

«В масштабах страны ничего не пострадает»

— Аркадий Леонидович, летние и летне-осенние засухи являются наиболее губительными. В зависимости от продолжительности и силы температурного воздействия, они причиняют значительный вред как ранним, так и поздним зерновым и другим однолетним культурам, а также плодовым растениям. Насколько пострадает урожай в этом году?

— В масштабах страны ничего не пострадает. Будем иметь по объему примерно второй [по объему в истории] урожай [зерновых], в районе 130 миллионов тонн. Так что в принципе всё хорошо. Часть регионов, которые пострадали от засухи, будут компенсированы другими регионами, такими, как Кубань, Ставропольский край, которые будут получать рекорды в этом году.

— То есть на Кубани и на Ставрополье всё хорошо?

— Да.

— А какие регионы пострадают?

— Кое-что будет задето в Поволжье и Центральной России.

— А в Сибири как дела? Там же леса горят страшно, каждый день нам об это рассказывают.

— Да, там тоже есть проблемы, но не глобальные для региона. Тоже отдельные районы пострадают.

— Где-нибудь у нас уже введён режим чрезвычайной ситуации, как в 2010-м году было?

— Нет. Пока я что-то не вижу этого парада режимов чрезвычайных ситуаций. Для них и почвы пока что нет, потому, что режим чрезвычайной ситуации — это глобальная катастрофа, которая вводится для того, чтобы получать компенсации у федерального центра.

— Наши читатели нередко сравнивают ситуацию с 2010 годом, очень много всего погибло. Насколько правомерны эти параллели?

— Это небо и земля. В 2010 году у нас было менее технологичное производство. Мы потеряли 30%, и даже больше от планировавшегося урожая [зерновых]. Он планировался на уровне 96 миллионов тонн, а потери составили 30 с лишним миллионов. Реальный урожай был 67 миллионов тонн, а по отчёту 60,9. Много зерна тогда попрятали от отчётности.

— А какая ситуация в Татарстане?

— В Татарстане тоже пёстрая картина. Какие-то районы неплохо себя чувствуют, какие-то похуже, но в целом в Татарстане никакой катастрофы нет. Все, в общем-то, достаточно неплохо.

— Сколько гектаров или какая часть посевных площадей в России уже поражена засухой? Есть такая статистика?

— Такая статистика есть у погодников, тех, кто занимается отслеживанием погоды. Они вводят индексы засухи, в том числе индекс вегетации, или NDVI, как его обозначают в исследованиях состояния посевов. Но здесь тоже надо понимать, что сейчас эту статистику вести будет правильно по погоде, поскольку они отслеживают территории, и не очень правильно по урожаю, потому что засуха в этом году достаточно поздно случилась. Если бы она в таком жестком варианте случилась раньше, то всё было бы намного хуже, поскольку не хватало бы влаги для вегетации растений. А так фактически у нас основной пик засухи пришелся на старт уборки. Она идёт с середины июня и ничего критичного поэтому происходящее не вызывает.

«Крестьяне идут на страхование в основном из-под палки»

— Как у нас обстоят дела со страховкой урожая? С 2010 года, когда об этом много говорилось, что-то изменилось в лучшую сторону?

— Нет. В лучшую сторону ничего не поменялось. Только в худшую всё меняется. У нас есть программа страхования с государственной поддержкой, и в основном все негативы оттуда. Медленно и в достаточно некомфортной среде развивается страхование по не субсидированным программам. И сейчас довольно активно страхуются урожаи по индексу засухи, так называемое индексное страхование. По нему всё работает достаточно неплохо. Там есть и практика, и неплохие шансы получить возмещение, в случае если вы попали под засуху, и посевы погибли или пострадали. А вот по страхованию с господдержкой практически нет шансов получить возмещение. Оно навязывается. На него идут крестьяне в основном из-под палки, так как им угрожают не платить субсидии по другим программам, если не застрахуются. Надо застраховаться и принести эту страховку чиновникам местной администрации для того, чтобы получить другие субсидии. Это своеобразный рычаг давления, который работает и заставляет страховаться, хотя желания особого это делать у людей нет. А желания нет потому, что не получишь возмещения. И сам механизм, закрепленный в законе о страховании с господдержкой, неадекватен. Мы страхуем недоборы, а никто не понимает, что это такое. Поэтому страховщик всегда может отбояриться от возмещения, там куча лазеек для этого, просто огромное количество. Поэтому крестьяне не понимают, как обсчитываться, что считать недобором, что не считать. По идее, нам надо было бы поменять эту модель на испанскую — так называемое покрытие от катастрофической гибели. Простое, дешевое, работает там как из пушки. Но у нас страховщики активно сопротивляются.

— Ассоциация агробизнеса, Зерновой союз ставили этот вопрос перед властью, и что власть говорит на это?

— Да, ставили и неоднократно, но у нас, к сожалению, Минсельхоз занимает позицию поддержки страховщиков, а не крестьян в вопросе страхования. Это уже многолетняя традиция, и сколько не обсуждали, всё идёт в пользу страховщиков, поэтому крестьянам это не интересно. Почему-то считается, что крестьянин ничего не понимает в этих механизмах страхования, не особо компетентен, и поэтому, чего его слушать для вырабатывания механизмов страхования. Они, мол, не специалисты. Вот такая позиция и у министерства сельского хозяйства в том числе.

— А вообще насколько сильно может сейчас пострадать агробизнес в целом — и от природных катаклизмов в виде засухи, и от рукотворных в виде искусственного ограничения роста цен на сельскохозяйственную продукцию и продукты питания?

— Очень сильно пострадает, главным образом не от засухи, а от нерыночных действий властей. Да и засуха в мировой практике в нормальных системах регулирования выгодна для крестьян. Она и мотивирует и стимулирует производственные процессы. Например, в 2013 году в Соединённых Штатах Америки в пшеничном поясе была засуха не менее жесткая, чем у нас в 2010 году. Даже, наверное, пожестче была, чем у нас. Но там такие технологии, что они потеряли всего 10% урожая, а не 30%, как мы в 2010 году, и плюс к этому они ещё дополнительно заработали, получили страховое возмещение. А заработали на росте цен, которые никто не ограничивал, как у нас. В Америке никому в голову не пришло это делать. Цены поднялись, и крестьяне дополнительно заработали денег, несмотря на то, что урожай на десять процентов снизился по отношению к предыдущему году, когда засухи не было, и ещё получили дополнительное возмещение по погибшим посевам от страховых компаний. Таким образом, этот процесс оказался очень выгодным с экономической точки зрения. Естественно, в дальнейшем это промотивировало их наращивать и производственные процессы, и технологии улучшать, и так далее, и тому подобное. А у нас всё наоборот. У нас почему-то считается, что засуха — это очень плохо для экономики, для крестьянских карманов, и она реально выливается в плохие вещи, потому что государство принимает решения цены ограничить… Вот отчего-то они не должны расти, несмотря ни на что? Не происходит компенсации девальвации рубля в крестьянских карманах из-за подавления цен. Это, естественно, не может ничего стимулировать. Это может только демотивировать производственные процессы.

— А чьи кто в большей степени пострадает от всего этого — крупные холдинги, средние хозяйства, фермеры?

— Да все по всей цепочке страдают. Просто у крупных субъектов есть возможность для диверсификации, и они, как правило, имеют разносторонние инвестиции в разных направлениях, в том числе и в животноводстве. Животноводство может выиграть от тех мер, которые приняли, а растениеводство проиграть. В результате крупные хозяйства могут компенсировать потери растениеводства за счёт животноводства. А у мелких и средних хозяйств такой возможности нет, и они страдают больше всего.

— Власти что-то предпринимают для того, чтобы помочь этим людям и хозяйствам, и насколько действенны эти меры?

— Нет, не предпринимают, и они не действенны. По идее власть в этих условиях должна была бы провести реформу страхования и за счёт страхования возмещать потери. Это самый правильный и объективный путь. Но реформа страхования не просматривается, там, напротив всё обстоит всё хуже и хуже. Возмещения не получить, и в результате компенсации не происходит. Заявленные компенсации за счёт введённых ограничений вроде как направляются в регионы, но они попадают не в те карманы, в которых потери произошли. К крупняку очень серьёзно всё идёт. Крупные агрохолдинги в основном от этого выигрывают и львиную долю этих субсидий просто съедают. И эта компенсация же далеко не полная. Если потери в прошлом сезоне составили порядка 200 миллиардов рублей в карманах крестьян от введённых ограничений на экспорт, то компенсация со стороны госбюджета составила только 40 миллиардов. В пять раз меньше, чем потери, понимаете. И эти компенсации, ещё раз подчёркиваю, попадают не в те карманы, в которых потери произошли.

«Мы просто отдали рынок конкурентам»

— В целом после 2010 года какие-то выводы сделаны были — власти страны пересмотрели программы поддержки, комплексы мер, режимы и механизмы финансирования?

— Нет. Засуха 2010-го практически ничему не научила. Мы под засуху 2010 года вводили эмбарго, в результате государство даже не заметило, что мы потом, в 2011 году, вывезли недовывезенный ресурс, и сколько осталось. Мы вошли в засуху тогда в 2010 году с рекордными запасами — 26 миллионов тонн. На тот момент они были рекордные, мы получили 67 миллионов тонн урожая. То есть ресурсов вполне хватало для того, чтобы прокормить страну, и никто бы ни в чём не пострадал. Но при этом 15 августа 2010 года было введено эмбарго, прямой запрет на вывоз, что породило массу проблем и только дополнительно вынуло денег из карманов крестьян. Они недозаработали, несмотря на засуху.

— Что, и в технологическом плане тоже никаких выводов не сделано? Я имею в виду засухоустойчивые сорта растений, мелиорацию, защитные технологии, позволяющие сохранить посевы.

— Научные разработки идут на эту тему, но нужно понимать, что лучше всего работает технологическая составляющая, именно она в первую очередь позволят защищаться от погодных катаклизмов. А для того, чтобы соблюсти всю технологическую цепочку, должно хватать денег. Потому что любые технологии стоят денег. Нужны инвестиции, а эти инвестиции никто не защищает. Крестьяне рискуют на свой страх и на свою ответственность, и получается такая вещь, — когда мы вводим, например, ограничения на экспорт, как сейчас, и это означает, что подобные инвестиции становятся очень рискованными. Финансовые потери от продаж не позволяют окупить произведённые инвестиции, что это очень сильно ограничивает технологические возможности. То есть вкладываться в технологии слишком рискованно, и государство не защищает эти инвестиции. Поэтому никто и не вкладывается, и потери большие от катаклизмов. Если бы по всей цепочке технологии соблюдались, потери были бы гораздо меньше.

— Вы говорите, что в 2010 году были большие запасы зерновых, которые позволили нам пережить эту ситуацию без потерь. А сейчас есть запасы? Насколько они велики, и чем могут помочь?

— Сейчас у нас запасы тоже достаточно большие. Они не на рекордном уровне, в 2017 году были больше, но на втором месте в историческом разрезе за всё время современной России. Второе место по количеству запасов. Эта причина тоже связана с ограничениями: запасов было бы меньше, и было бы всё стабильно с точки зрения ценовой обстановки, если бы этих ограничений не вводилось. А в результате введенных ограничений у нас государство установило [квоту] на прошлый сезон 17 с половиной миллионов тонн, из которых реально вывезенных меньше десяти. Квота не выбрана. Это всё недовывоз, который лёг в запасы.

— Этот недовывоз случился именно из-за ограничений, а не из-за того, что спроса нет?

— Конечно. Мы просто отдали рынок конкурентам. Они от этого всего выиграли финансово и экономически.

— Что будет с ценами на продукты питания? Уже сейчас интернет полон слухов и разговоров о том, что осенью цены на продовольствие скакнут из-за засухи.

— При таком урожае ссылаться на засуху грешно. Засуха здесь вообще не причём. Но это не означает, что не скакнут. Цены на продукты могут скакнуть, но совсем по другим причинам. Не из-за того, что у нас зерно дорогое, сырьё какое-то, или недоступно что-то из этого, а просто из-за того, что решения, которые принимаются в отношении финансового сектора, они на поверхности, а решения, которые не принимаются в отношении ресурсов, потребляемых сельским хозяйством, скрыты. О них молчок, никто ничего не говорит. Например, о том, что цена на удобрения выросла на 100 процентов по отношению к прошлому сезону. А это же всё отражается в себестоимости. Добавьте сюда стоимость энергетики, стоимость транспортировки. Всё растёт, всё, причём далеко за пределами темпов официальной инфляции. Все ресурсы растут очень быстро. Продовольствие не может стоять на месте в таких условиях, поскольку это всё ложится в его себестоимость. А причём здесь урожай, зерно, засуха? Вообще никакого отношения к этому не имеет.

— В результате такой политики сколько хозяйств обанкротилось или близки к этому? Есть такая статистика?

— Эта статистика есть у государства, только она опаздывает. Мы такую статистику по прошлому сезону получим только в следующем году. Даже в 2021 году не получим, хотя сезон у нас был 2020–2021 года. А только в 2022 году будет объективная статистика, и мы увидим картину.

— Но вообще как себя чувствует сектор? К вам же наверняка приходят данные с мест.

— Конечно. Плохо чувствует. Из-за ограничений уже целый ряд мелких и средних хозяйств обанкротились и ушли с рынка, переформатируют свой бизнес. Я уже не говорю о таком явлении, как перераспределение по посевам у тех, кто не умер. Те культуры, которые стало невыгодно сеять, сеять не будут, а будут искать другие ниши, не задетые регулированием, для того, чтобы исправить свою экономическую ситуацию.

— То есть у нас перекос произойдёт по культурам, чего-то будет с избытком, а чего-то не будет вообще, да?

— Ну конечно.

— А что у нас в большей степени пострадает, а что нет?

— Сейчас ещё рано говорить, пока эта волна только разрастается. Реальное перераспределение мы увидим во время осеннего сева. Посмотрим, как мы озимые отсеем, потому что к нынешнему сезону озимые сеялись в прошлом году, под нынешний урожай [зерновых], и этот сев был рекордным по объёму площадей — 19,2 миллиона гектаров. За все исторические времена это рекорд по озимым посевам. А это главная основа и фундамент, по пшеничному урожаю в первую очередь. В этом сезоне у нас урожай по пшенице очень хороший, он не рекордный, но 82-83 миллиона тонн пшеницы мы получим в этом году. За счёт вот этих площадей. А что будет с озимым севом этой осенью, мы посмотрим и увидим. Этот сев будет главным показателем, лакмусовой бумажкой всех этих мер.

— А что у нас будет с экспортом? Не получится в результате перераспределения, о котором вы говорите, так, что хорошее высококлассное зерно уйдёт на экспорт, а нам будут печь хлеб из оставшегося кормового зерна — такие разговоры то и дело возникают?

— Нет, тут всё ровно наоборот. Эти [экспортные] ограничения в первую очередь ударяют по высокому качеству. Риски там, связанные с качеством производимого зерна, будут дальше. Поскольку инвестиции не оправдывают себя, естественно, они не будут производиться. Мы будем массово производить более низкого качества зерно. Почувствуем мы это только в следующем сезоне. В этом сезоне мы это не почувствуем никак.

— Странно, конечно, всё это. На протяжении уже, наверное, лет восьми на всех форумах чиновники всех уровней рапортуют, что сельское хозяйство растёт невиданными темпами, опережает другие сектора экономики, и мы становимся уже не энергетической, а сельскохозяйственной супердержавой, и это не слишком сочетается с тем, что вы говорите? И главное, что дальше будет с агросектором (в частности, с растениеводством), он расти-то будет дальше?

— Это будет зависеть от дальнейшей политики. Если мы застрянем в этом режиме ограничений [цен] и жесткого прессинга [со стороны власти] надолго, то конечно начнём потихонечку сворачиваться. Будет это всё дестимулировать производство в первую очередь, и через какое-то количество лет мы это почувствуем и увидим. Будет как в Аргентине, когда под аналогичным прессингом страна сократила количество производимой пшеницы и стала переключаться на не задетые регулированием культуры. В первую очередь, на кукурузу и сою. Примерно то же самое нас будет ожидать, если эта политика продлится долго. Если удастся отменить эти ограничения в каком-то обозримом будущем, то этого может не случиться. Всё возродится, реанимируется, и будет развиваться.

— Поток желающих войти в агробизнес, который наблюдался ранее, остаётся прежним или люди уходят из этого сектора?

— Уходят, конечно. Поток сокращается. Инвесторы пугаются, не понимают, как им дальше инвестировать и, естественно, перестают вкладывать. Пытаются вытащить то, что уже вложено, и уйти в другие сектора.

— А что в других странах, есть где-то засуха или другие катаклизмы? Что будет с ценами на мировом рынке в этом году?

— Да нет, там ничего такого не происходит. Рекордный урожай зерна в мире. Цены растут. В основном, из-за наших решений, потому что мы этими решениями задрали мировые цены [на пшеницу] в прошлом году на 60 долларов. Естественно, такое повышение цен, которое мы произвели, промотивировало, простимулировало [более значительные] посевы в других странах. Мы породили обострение конкуренции. Занимая пока ещё первое место по поставкам пшеницы в мире, мы настроили конкурентов на то, что это «святое место» освобождается от России и его надо занимать. И они его уже активно занимают, а нам возвращается бумерангом, потому что площади выросли под посевами пшеницы и вообще в мире рекордно выросли [посевные] площади. Естественно, это сгенерировало дополнительный спрос на удобрения, в результате цена для нас на удобрения и ушла вверх на сто процентов по отношению к прошлому году.

Злочевский Аркадий Леонидович – Президент Российского зернового союза

Родился 26 февраля 1959 года в г. Владимир.

В 1990 году окончил Московский государственный институт культуры, в 1995 году после учебы в высшей школе бизнеса им. Дж.Кеннеди, (Гарвардский университет, Бостон, США), ему была присвоена квалификация «Управляющий агробизнесом».

Экономическое образование получил в 1999 году в Институте современного бизнеса.

Является президентом Российского зернового союза, председателем правления РЗС, членом совета по вопросам агропромышленного комплекса при председателе Совета Федерации, членом экспертного совета по агропромышленному комплексу при ФАС России и т.д.

Награжден медалью «За труды по сельскому хозяйству».

Является автором более 100 публикаций.

В материале упоминаются: Персоны: Злочевский Аркадий Леонидович

Ваше мнение об этом материале:

— Ваше имя
— Ваш email
— Тема

Ваш отзыв (заполняется обязательно):

Укажите код на картинке слева:

Установите трансляцию заголовков прессы на своем сайте

 Подробнее »

Получить код для трансляции заголовков прессы »